Испытание смертью или Железный филателист - Страница 30

Девочка подошла вплотную, спрятала руки за спину и уставилась на Джона и Отто, словно они были диковинкой.

— Ну просто одно лицо с дедом! Куколка! Чистый ангелочек! — зацокал языком Джон.

— Симона, поздоровайся с гостями! — потребовал Уинстон, пытаясь казаться строгим, но тоже расплывшись в обожающей улыбке.

Ангелочек сделал шаг к Джону, выхватил дудку и протрубил ему в ухо так, что старик чуть не свалился с кресла.

— Ах ты, поганка! — закричал Уинстон. — Сожгу твою лепатату к чертовой матери! Луиса, что стоишь, как дерево? Лови ее!

Но ангелочек уже несся на невообразимой скорости по участку, и было понятно, что поймать его не сможет даже молодая быстроногая няня.

— Как ты? — участливо спросил Уинстон у Джона, держащегося рукой за ухо, с перекошенным от муки лицом, плеснул в стакан виски и протянул: — Запей, станет легче!

— Думал, у меня порвется барабанная перепонка! — плаксиво сказал Джон, вылив в себя виски. — Такая же ненормальная, как и ее дед!

— Просто ты ей понравился, она так с тобой пококетничала, — утешил Уинстон. — Никак не могу наладить дисциплину — мать ей все разрешает!

Отто с трудом удержал лицо, чтобы не улыбнуться.

— Сегодня не мой день, — пожаловался Джон. — Сперва У-Цибусисо с канистрой, потом опоздание на ловлю крокодила, а теперь еще ухо не слышит. Давай уже, разделывай его быстрее, я умираю от голода!

Уинстон наконец обратил внимание на стоявшего, как статуя, Кгалему, взял у него из рук и расстелил на траве оранжевую аптечную клеенку, поставил рядом тазик и начал рассматривать поданный слугой огромный армейский нож, словно видел его впервые.

Кгалема вытянул посеревшее на оранжевом фоне тело крокодила и, сев на корточки, начал разводить огонь в каменной жаровне. Симона высунула из-за кустов плутоватую мордочку, и стало понятно, что Уинстон ждет именно ее.

— Я не начну, пока ты не отдашь свою проклятую лепатату на растопку! — пригрозил он.

— Не лепатату, а вувузелу! — нежным голоском возразила девочка, обводя всех невинными глазами.

— А я говорю лепатату! — настоял Уинстон, держа нож над крокодилом.

— Ему отдам, — показала девочка дудкой на Отто, подошла и протянула дурной инструмент.

— Вувузела значит на зулусском языке «делать шум»! — сказал Джон, растирая ухо.

— Лепатата! — упорствовала девочка.

— Это ритуальная штука? — Отто вертел доверенную ему игрушку в руках.

— Один придурок перенял это у черных, они так отпугивали павианов. Он притащил ее на футбол. Теперь их делают из всякой дряни и продают у входа, а на матчи стало невозможно ходить — все дудят в них, как стадо больных слонов! — покачал головой Уинстон.

— Ты сам дудишь в нее у телевизора! — выдала деда Симона.

— Очень редко, — смутился Уинстон. — Только когда забивают уникальный гол! Все, не отвлекайте меня, я начинаю разделку! — И занес нож над крокодилом.

— При ребенке? — не выдержал Отто.

— Это не ребенок, а наследница моей фермы и моего бизнеса! — многозначительно поднял вверх палец Уинстон и нанес резкий удар крокодильей туше ровно в то место позвоночника, где кончалась голова.

Удар был, как у молодого, и Отто подивился разнице между дряхлыми конечностями Джона, давно не поднимавшего ничего тяжелее дольки яблока для попугая, и мощными ручищами Уинстона.

Из крокодила фонтаном брызнула кровь. Отто посмотрел на Симону — фонтан не произвел на нее ни малейшего впечатления.

Заметив взгляд, она подошла поближе и сказала:

— Не бойся, ему не больно, он же совсем мертвый!

Отто на всякий случай покрепче сжал в кулаке лепатату-вувузелу, чтобы его барабанная перепонка не стала следующей жертвой Симониного хобби, и спросил:

— Не жалко такого симпатичного?

— Они едят детей! — убежденно ответила девочка. — Съели двух мальчиков у плотины. Кгалема носил дедушкин нож колдуну, чтобы крокодилий дух не обижался на нас. А если он обидится, он все может. Может даже большой дом унести на лапах.

Уинстон меж тем с хрустом отделил крокодилью голову от тела, бросил в таз, перевернул тушку на спину и начал резать вдоль живота. Зрелище было не для слабонервных, из разреза выплескивалась кровь, а когда он перерезал мышцы, останки крокодила задергали лапами, словно всплескивая от ужаса.

Отто почувствовал себя в прозекторской, но Уинстона и Джона процедура настолько развлекала и возбуждала, что они просто молодели на глазах.

— В желудке у него камушки! — щебетала Симона. — Не веришь? Дедушка покажет. А один раз было колечко. Дедушка сказал, что он откусил руку девочки с колечком.

— Запоминай, лучшее мясо у него в хвосте, в лапах и на шее, — почтительным шепотом сказал Джон, словно находился в зоне священнодействия. — А «крокодиловое масло» лечит все болезни, даже облысение. Видишь, какая у него грива!

Уинстон все крошил и крошил рептилию на куски, а Кгалема тем временем развел на печурке огонь, поставил на него что-то типа большущего чугунного горшка, ссыпал туда порезанные овощи, пряности и стал мешать их деревянной лопаткой.

Вскоре Уинстон начал кидать в горшок куски светлого крокодильего мяса и командовать:

— Луиса, он забыл принести чили! И еще захвати побольше чеснока! И горстку спаржи!

Закончив с крокодилом, счастливый, окровавленный Уинстон ушел мыться и надевать чистую одежду; Кгалема и Луиса уничтожили следы разделки на траве. Симона похвасталась, что у нее есть собственный пони; а из котла понесся такой запах, что Отто напрочь забыл об ужасах разделки туши.